Политбюро ЦК Компартии КНР приняло историческое решение и разрешило китайцам заводить по три ребенка в одной семье. Власть, чье право регулировать деторождение прописано в конституции, отказывается от своей многолетней политики. Какие последствия это будет иметь для самого Китая и какие – для России, где до сих пор пугают друг друга “китайской угрозой”?
О том, что миллиард людей несут за собой миллиард проблем, в китайском правительстве заговорили еще в 1960-х годах, инициировав несколько информационных кампаний о построении гармоничной семьи и контрацепции. Население уговаривали попозже жениться и пореже рожать, но в область запретов демографическая политика не переходила.
Это может показаться даже странным, ведь в тот период для КНР было нормой вводить предельно непопулярные предписания самыми жестокими мерами: если партия сказала “надо”, ты хоть в лепешку расшибись. Но в данном случае все просто – идею насильственного ограничения деторождения не разделял лично Мао.
О причинах этого спорят до сих пор. Симпатизирующие “великому кормчему” авторы считают, что он, сделав карьеру на расширении партии за счет необразованных крестьян, тонко чувствовал настроения народа и истинные чаянья простых людей. В традиционном обществе ханьцев (основной этнос Китая) счастье измеряется в количестве детей – чем больше, тем лучше. Китайцы тут не уникальны, но в их случае такое отношение к потомству гиперболизировано.
Те же исследователи, кто к личности Мао относится скептически, упирают на то, что председатель воспринимал мощь страны через количество населения, то есть был сродни тем генералам прошлого, которые определяли мощь армии через количество штыков. Сейчас такой подход устарел (армия КНР не сильнее армии России, хотя опережает ее по численности), но тогда это было неотрывной частью философии Мао. Да, мол, вы, в СССР и на Западе, богаче живете, зато за мной миллиард человек.
Ряд китайских демографов считают, что по этой причине количество рождений могло существенно завышаться чиновниками на местах. Они пытались порадовать “великого кормчего” дутыми цифрами даже несмотря на то, что это автоматически сокращало экономические показатели региона – “на бумаге” произведенную им продукцию приходилось делить на большее количество душ.
Так это или нет – и на сколько миллионов переоценили китайский народ в те годы, спорят до сих пор. В любом случае, политика “одна семья – один ребенок” была внедрена только после смерти Мао – как часть “великих реформ” Ден Сяопина, архитектора современной КНР. Частью китайских националистов (в первую очередь на Тайване) она воспринималась как национальное предательство, тем более что национальных меньшинств КНР (чжуаны, тибетцы, монголы, уйгуры) ограничения не коснулись.
В то же время значительным числом ханьцев ограничения на детей действительно воспринимались как трагедия. Если с точки зрения иностранного наблюдателя Китай Дена значительно менее репрессивный, чем Китай Мао, то местные подчас видели это иначе, ведь власть вторглась в самое важное, святое, базовое представление китайца о том, что же такое счастье.
Все это было сопряжено с публикациями в западных СМИ о том, что в ряде случаев за нарушением запрета следовали принудительные аборт или доведение до выкидыша. Даже если такие “перегибы на местах” действительно случались, массового характера они не носили. Основой принуждения стали штрафы за второго ребенка, возраставшие с каждым новым рождением. Уклонение от его уплаты означало то, что новым детям не выписывали удостоверение личности, что закрывало для них тысячи дверей.
Новую демографическую политику даже закрепили в конституции, прописав там участие государства в планировании рождаемости “для достижения поставленных партией социально-экономических целей”. В другой статье основного закона обязанности планировать рождаемость возложили на семью (мужа и жену).
Для некоторых ханьцев это стало толчком к эмиграции, в 1990-х годах – в том числе и в Россию. Их истории, попавшие в СМИ, как и всепланетные к тому моменту разговоры о распухающем населении Китая, многократно раздули наши представления о китайской угрозе и “ползучей колонизации” Дальнего Востока. Как показала практика, глаза у этого страха оказались особенно велики, но миф оформился настолько прочно, что жив до сих пор, хотя многие из тех ханьцев, кто приехал в Россию в 90-х, уже успели вернуться обратно – в стремительно развивающийся, заметно разбогатевший с тех пор Китай.
Согласно переписи населения в РФ, с 2002 по 2010 год количество российских китайцев сократилось с 34,5 тыс. до 29 тыс. (из числа пожелавших указать свою национальность).
Из них только половина проживают в Сибири или на Дальнем Востоке.
Для сравнения: количество этнических корейцев в РФ за то же время выросло до 153 тыс., а количество китайцев в США приблизилось к четырем миллионам.
Живучему мифу о “китайской угрозе” (кстати сказать, он получил второе дыхание на Украине) газета ВЗГЛЯД посвятила несколько материалов. В том числе и о том, что для самого Китая миф о разрастающемся населении вылился в демографическую катастрофу. Местная разновидность мифа базировалась на том, что китайцы – уникальный народ с тысячелетними традициями, который избежит “демографического перехода”, когда люди с двумя–тремя братьями или сестрами заводят только по одному ребенку или не заводят детей вообще.
Не избежал – как не избежал практически никто в мире, за исключением той Африки, что южнее Сахары. Все реже рожают в чадолюбивой Латинской Америке, все меньше детей в семьях Дагестана и Чечни. А Китай еще десять лет назад по темпам демографического прироста опустился на 151-е место в мире.
В современном Китае уже фиксируют убыль населения, причем опережающие темпы у нее в тех районах, которые прилегают к России – Хэйлунцзян и Внутренняя Монголия. А к концу этого столетия в КНР, как ожидается по негативному прогнозу, будут жить порядка 790 млн человек – почти вдвое меньше, чем сейчас.
Это кошмарный сон Мао: впервые более чем за два тысячелетия Китай уступит пальму первенства самой населенной страны мира сперва Индии, а потом Нигерии.
Демографический переход в КНР оказался даже более резким, чем планировалось, из-за радикальных перемен в структуре общества. До начала политики “одна семья – один ребенок” 82% китайцев жили в сельской местности, а теперь таких только 35%. Если при Мао средний китаец жил 45 лет, то теперь доживает до 75. Государство последовательно расширяет свои социальные обязательства, сталкиваясь с тем, что превращается не только в страну, где пока еще больше всего людей, но и в страну, где больше всего стариков – и это надолго.
Таким образом, разрешение Политбюро рожать третьего (запрет на второго отменили в 2015-м) лишь формально стало историческим событием и предпоследним гвоздем в гроб одной из “великих реформ” – возможно, наиболее вредной из всех по последствиям. Политика властей приблизила неизбежный кризис, а несвоевременное признание ошибки усугубило его, и теперь среди ханьцев мало семей, где готовы завести не только третьего, но и второго ребенка.
Но, хотя прогнозы демографов по стремительно стареющему и оказывающемуся рожать Китаю преимущественно негативны, будущее еще может удивить и нас, и самих китайцев. Это и впрямь уникальный народ в плане готовности вводить и принимать запреты. В государстве, где не побоялись запретить чадолюбивой нации иметь хотя бы двух детей, могут поступить и наоборот – заставить рожать больше, если партия вновь скажет “надо”.
Идею введения налога для тех, кто дожил до 40 лет, но не завел как минимум двоих наследников, обсуждают в КНР прямо сейчас
Дм.Бавырин
Leave a Reply