Кочевая казахская или колониальная русская?
Сначала небольшой экскурс в историю. Казахстан, как исторически достоверное государство, и казахи, как сложившийся этнос, явления сравнительно молодые. Кочевое государство казахов сложилось в 60-е гг. XV века, этногенез казахов закончился и того позже.
Попытки современной казахстанской историографии “удревнить” государство и этнос вполне понятны и находятся в русле единой тенденции постсоветской исторической моды, но научно мало достоверны. Хотя ряд современных казахстанских исследователей и “доказали”, что границы казахской государственности на севере достигали Северного Ледовитого океана (1), а этническим казахом являлся сам Чингиз-хан (2), основной массив достоверных источников заставляет сомневаться в ряде достижений местной научной мысли.
Опираясь на достоверные источники, можно реконструировать элиту казахского кочевого общества XV-XIX вв. следующим образом. Хотя Чингиз-хан, скорее всего и не был казахом, но именно его прямые потомки — ханы и султаны чингизиды (по-казахски – “ак суек” – белая кость или “торе”) -составляли закрытые самим происхождением корпоративную группу правителей “Степи”.
Сам титул хана мог носить только прямой потомок Чингиз-хана и, соответственно, все известные казахские ханы – чингизиды.
Монопольное право династии на ханские престолы различных государственных образований и внутренняя закрытость султанской касты способствовали превращению чингизидов в вне-этнический правящий слой. Султаны перемещались внутри кочевых общин, перепрыгивая с одного ханского престола на другой и лишь по прошествии времени, что называется, “вросли” в этнос (так, “казахский” чингизид Нур-Али Абулхаир-улы был дважды в 1741 и 1745 гг. приглашен на трон хана Хивы, а затем до 1786 г. являлся ханом Младшего жуза).
В результате процессов политической раздробленности Казахское ханство, как единый государственный механизм, подчиняющийся одному старшему хану, существовал весьма непродолжительное время. Естественные демографические процессы привели к тому, что два “отца-основателя” казахского ханства Джанибек и Кирей спустя столетие оказались прародителями столь многочисленного потомства, что к середине XVIII века количество чингизидов в казахской степи определенно превышало количество казахских племен и ханских вакансий. Усилился процесс стремительного дробления “владений” различных султанов-торе.
К “ак-суек” относились, помимо чингизидов, также социальная группа “ходжи” — потомки ближайших сподвижников пророка Мухаммеда, оставшиеся в казахских степях с момента арабской (исламской) экспансии. Ходжи также жили своими аулами во всех трех жузах, пользовались почетом и уважением за “святость” и большую грамотность.
В начале XVII века наблюдается процесс окончательного распадения казахского прото-этноса на три жуза (орды): Старший (юг современного Казахстана), Средний (север, центр и восток страны), Младший (западные прикаспийские районы). И в каждом жузе, племенах, поколениях и многих родах, были свои султаны и даже ханы.
Убийства ханов: Абулхаира (1748 г.), Ишима (1797 г.), Жан-торе (1809 г.) и др. – результат внутренних междоусобиц и разборок внутри элиты, но никак не следствие происков агентов Российской Империи. Даже известные случаи “казахских восстаний” колониального времени есть в основном форма своего рода “фронды” центральной власти, в поисках лучших должностей и содержания.
Ослабление ханской власти в результате естественного процесса дробления владений, а также инородность ханов-султанов привели к тому, что на первые роли постепенно стали выдвигаться родовые и племенные авторитеты (аксакалы – буквально “белые бороды”, бии – судьи и баи – зажиточные казахи, родовые старшины). Соперничество между родовой и чингизидовой элитой отчетливо наблюдается с XVII и приобретает особую остроту во второй половине XIX века.
“Султанская” (правильнее назвать – ханская) партия и “старшинская партия”, стоявшая за привелегии родовой аристократии боролись за власть в степи с переменным успехом, но в конце XIX “старшинам” удалось добиться великой победы, на должность “ага-султанов” (старших султанов) округов колониальная администрация назначила первых не-чингизидов, родовитых и состоятельных баев. Так видный родоуправитель киреев (племя) полковник Ырсай Аю-улы в 1824 г. добился ссылки на каторгу последнего чингизида-хана Средней Орды Губайдуллы (утвержден в ханском звании китайцами), одновременно, “выбил” с родовых земель чингизида Касыма-торе и помог соплеменнику баю Есенею Естемисову стать окружным “ага-султаном” (1824-65гг.) центральной части Среднего жуза, оттеснив от власти чингизидов Валихановых. (3).
Именно байско-чингизидово соперничество за власть “раскачало” казахстанскую прото-государственность, в степени большей, чем прямое и опосредованное воздействие колониальной политики царизма. Закономерно, что Россия воспользовалась ослаблением степных властителей, но это был процесс необратимый в силу абсолютной военной несостоятельности ханских толенгутских дружин и родовых ополчений.
Говорить о том, что Россия в лице своих губернаторов проводила в степи какую-то единообразную политику по поддержке “султанской” или “старшинской” партий не приходится. Каждый губернатор из своих личных соображений, симпатий и антипатий пытался провети на ханский престол (или, наоборот, с него низвергуть) выгодного себе человека. Так многолетняя симпатия и покровительство генерал-губернатора барона О.Игельстрома хану Нур-Али объяснялась не столько соображениями государственного порядка, сколько любовной связью с его дочерью.
Естественно, Россия стремилась иметь в степи лояльных союзников, но средством к достижению этого, явились, главным образом, не карательные походы, а привлечение местной знати на службу “Белому царю”. Чингизиды органично и легко инкорпорировались в имперскую колониальную элиту: Султан Шир-газы Каип-улы Младшежузовский — майор и адъютант фаворита Екатерины Великой гр. П.А.Зубова; султан Чокан Валиханов Среднежузовский — поручик Сибирского казачьего войска, член Императорского географического общества; потомки последнего хана Букеевской орды Джангира (сам он был генерал-майором), даже получили (хотя и не смогли удержать), титул князей Российской Империи, один из сыновей — Губайдулла Джангиров, после окончания Пажеского корпуса дослужился в русской армии до высшего чина “полного генерала” рода войск – генерала от кавалерии и т.д.
Говорить о колониальном “геноциде” Российской Империи по отношению к казахам, конечно, можно. Как и высказывать в демократическом обществе любую, пусть самую нереальную, мысль: в духе произведений известного писателя Мухтара Магауина (“Азбука казахской истории” и т.д.), однако, почти сразу возникает редкая путаница в фундаментальных понятиях. Так президент Н.Назарбаев в двух выступлениях датированных одним 1996 годов высказал две диаметрально противоположные исторические истины: а) “колониализм царской России ни в чем не уступал, если не превосходил другие колрониальные системы… большевики унаследовали двуличную политику российского колониализма” (“Пять лет независисмости”, Алматы, 1996 с. 67.); б) “Если говорить о терминах, то я убежден, что использование понятия “колониализм” в советском контексте не соответствует характеру отношений тех лет…” (На пороге XXI века, Алматы, 1996. с. 126). Слабость мысли и плохое знание источников рождали и более причудливые формы историко-политической амнезии. Рассматривать, анализировать и дискутировать с идеологизированными “истинами”, бессмысленно, потому как авторы и интерпретаторы подобных “азбук” просто, либо плохо знают предмет исследования, либо преследуют политические цели «насилуя» науку, а чаще — и то и другое, одновременно.
Степная демократия и(или) Степная аристократия?
Сразу нужно отметить один важный момент. В казахстанской историографии закрепился тезис об исконном демократизме присущем традиционному казахскому обществу, в качестве безусловных доказательств которого рассматриваются действительно имевшие место процедуры выборов ханов. Однако, при этом не уточняется, что механизм народного волеизъявления, по крайней мере с начала XIX века носил именно процедурный, формальный характер. Народ, массы, в процессе голосования не участвовали. Хана в лучшем случае “избирал” ограниченный круг представителей родовой аристократии, а часто и просто коллектив его ближайших родственников и сотрапезников. Именно поэтому, как показала историк И.Ерофеева, складывалась ситуация, когда в одном жузе одновременно правили два и более ханов (4).
В конце XVIII века фиксируется последний случай замечательного обычая “хан талау” (буквально – разорение хана). В случае стойкой неспособности степного владыки осуществлять свои управленческие функции (тиранство, пьянство, умственная расслабленность и пр.), все его подданные сговорившись бросали патрона на произвол судьбы, разбежавшись и растащив его имущество. Так в 1786 г. был покинут всеми своми приверженцами, включая сыновей и толенгутов (охранников), уже упоминавшийся хан Младшего жуза Нур-Али. На этом его власть и кончилась, остаток дней он провел в добровольной ссылке в г.Уфе. (5).
Но весь этот “военный демократизм” к началу XIX века был изжит и изжит в следствие естественных эволюционных процессов проходивших в самом казахском социуме. Причиной отмирания остатков демократических традиций явились, вне всякого сомнения, ускорившиеся процессы элитно-классового формообразования. “Демократизм” казахского кочевого общества кануна окончательного вхождения в состав Российской империи, был атавистическим, формальным по смыслу и имел, к сожалению, весьма касательное отношение к подлинному механизму функционирования Степной Власти. Вообще, “демократия” как “разбегание”, а не попытка привлечения к ответу или выработка институтов сдержек и противовесов самодурству Власти – не лучшая, пассивная и мало-эффективная форма социального протеста. По сути, это даже какой-то асоциальный протест, сродни уходам от “Злого Царя” русских раскольников в дебри и чащи мифического Беловодья.
Попытки российской администрации ввести в степь порядки сообразные с обычаями народов там обитавших, хотя и имели в себе благое побуждение, но только закрепили степной “псевдо-демократизм” более совершенной системой “псевдо-выборов”.
Согласно “Уставу о сибирских киргизах (казахах)” (июнь 1822 г.) устанавливалась выборность окружных старших (ага) султанов, а в “Уставе об управлении инородцев” (июль 1822 г.) четко прописывалось: п.35 — “кочующие управляются по степным законам и обычаям, каждому племени свойственным” (6). Существовала также выборность мулл, имамов мечетей прихожанами.
Как проходили подобные “выборы” степных управителей ярко описывают участники и свидетели: начальник Верненских жандармов ротмистр В.Железняков в 1916 г., — “Выборы в волостные управители и судьи… сопровождаются борьбой кандидатов… Обыкновенно два рода, редко больше, в волости ведут между собой борьбу… путем подкупа для получения возможно большего числа голосов для избрания. На выборы тратятся большие деньги… до нескольких десятков тысяч рублей”. После победы “деньги выколачиваются из бедняков с хорошими процентами”. Через механизм поборов и вымогательства взяток. “Власть давала право беспощадно грабить бедноту, если так можно выразиться, на законном основании. Так называемый “народный суд” был той силой, которая заставляла бедняков делать все, что угодно богатым”. (7).
Анализ классово подкованного жандарма, достаточно объективен, по крайней мере, подтверждается массой фактического материала приводимого в трудах известных казахских общественных деятелей начала века: “…на выборах сильные роды, имея благодаря своему влиянию все власти на своей стороне, безнаказанно притесняют слабых” (М.Тынышпаев) (8); “На почве выборов туземной администрации, борьбы и интриг между сильными и слабыми родами… возникает в Казахстане острая борьба партий (группировок)”. При этом “взятки, покупка голосов избирателей… всяческие гонения на побежденную сторону – обычное явление”. (Т.Рыскулов) (9).
Едва ли не главной причиной участия казахов в антироссийском восстании 1916 г. было не столько вообще нежелание отправляться на окопные работы (на фронт их никто и не призывал), как массовые нарушения элементарной справедливости, допущенные волостными управителями при проведении мобилизации. Руководствуясь “партийной враждой” (в основе которой лежала вражда родо-племенная), волостные начальники записывали в “работы” исключительно иноплеменников и “партийных” соперников. Что не могло не привести к возмущению и протестному взрыву.
Однако, почитание чингизидов, в среде патриархальных кочевников закрепилось где-то на ментальном уровне. В качестве национальных лидеров в момент ослабления царской власти выдвигаются не представители родовой элиты, а все те же чингизиды. “Ханы” провозглашенные в ходе восстания 1916 года – все чингизиды. Главой казахской национальной автономии “Алаш-Орда” (1917-20 гг.) становится опять же чингизид Среднего жуза Алихан Букейханов (депутат 1-й Госдумы, член ЦК партии кадетов, выпускник Петроградского лесотехнического института и юрфака СПб. Университета экстерном).
Главным образом поверхностно модернизированная, колониальная, но достаточно образованная и аристократическая (крайний случай – байская) по происхождению элита, выходит на первый план в короткий период автономного существования Казахстана. Это ориентированные на европейские ценности и образ жизни выходцы из султанских, байских, бийских (судьи обычного права) семей и семей волостных управителей и родовых авторитетов: Мухамеджан Тынышпаев – среднежузовский найман, первый казах-инженер путеец, выпускник СПб. Института инженеров путей сообщения, Семиреченский областной комиссар Временного правительства, премьер-министр Кокандской автономии и член правительства “Алаш-Орды”; Халел Досмухамедов – младшежузовец, выпускник СПб. Военно-медицинской академии, со-руководитель Западно-Казахстанского оляята (отдела) “Алаш-Орды”; его однофамилец Джанша Досмухамедов — “хан” упомянутого оляята (любил когда его именно так величали), юрист, до революции — зам. прокурора Томского судебного округа, фактически, имел чин генерала юстиции; Жакып Акпаев – юрист, выпускник юрфака ПГУ, главный прокурор “Алаш-Орды” и т.д.
Leave a Reply