Рассказ старшей медсестры реанимации из Ташкентской области, записавшей видеообращение к президенту
После прихода к власти президент Узбекистана Шавкат Мирзиёев инициировал масштабную реформу здравоохранения, направленную на расширение доступа к медицинскому обслуживанию и лекарствам, модернизацию больниц и повышение квалификации их работников. Несмотря на прогресс в этом направлении, значительная часть медицинского сектора по-прежнему находится в неудовлетворительном состоянии.
Медицинские учреждения испытывают нехватку кадров и оборудования. Многие объекты, построенные еще при СССР, не отремонтированы. В других ремонт проводят с явными нарушениями. Ситуацию осложняет закрытость сферы здравоохранения – информация о ней, поступает, главным образом, из официальных источников.
Но если раньше медики наотрез отказывались обсуждать проблемы на местах или делали это на условиях анонимности, то теперь появились люди, которые не боятся обращаться за помощью к президенту и в СМИ, чтобы изменить ситуацию. Подробности – в материале «Ферганы».
| Данная статья подготовлена на средства, пожертвованные нашими читателями. Примите и вы участие в нашем проекте — поддержите «Фергану»! Форма для моментального перевода любой суммы на наш счет – здесь. Заранее спасибо всем! |
Политика «открытости», о которой неоднократно говорил Мирзиёев, усилила контраст между тем, как представляет сферу здравоохранения правительство и тем, чем она является на самом деле. Наглядный пример тому — репортаж о поликлинике в Намангане, одном из крупнейших городов страны, которая обслуживает 20 тыс. человек, опубликованный минувшим летом сайтом Kun.uz. «В здании используется только один из трех этажей, тогда как два других превратились в сплошные развалины. Врачей, медицинского оборудования не хватает. В коридорах, в помещениях для приёма больных, процедурных кабинетах – полная антисанитария», — говорилось в статье.К сожалению, на сайте Kun.Uz остались только фотографии, а видео почему-то удалено
Еще до начала пандемии COVID-19 во многих больницах ощущалась нехватка койко-мест. Это зачастую приводило к плачевным ситуациям, подобных той, что произошла в больнице в Кашкадарьинской области, где несколько женщин-пациентов с тяжелыми заболеваниями (кровотечение и обезвоживание), пришлось лечить в коридорах. Согласно отчету Международного партнерства за права человека (МППЧ), в сельских и изолированных районах, таких как Каракалпакстан, в больницах регулярно происходят перебои в электроснабжении и отсутствуют генераторы, что ставит под угрозу жизнь пациентов.
Еще одна широко распространенная проблемой в больницах и медицинских центрах — отсутствие современного оборудования. Некоторые больничные лаборатории (например, в Намангане) оснащены лишь на 30-40%. Больницы, построенные в советское время, в том числе в таких крупных городах, как Бухара, не имеют необходимого оборудования для рентгенографии, ЭКГ или УЗИ, и не в состоянии обеспечить некоторые из самых элементарных медицинских услуг.
Не меньше вопросов вызывает ремонт старых медицинских учреждений, который проводится с нарушениями. В распоряжении «Ферганы» оказались фото и видео, снятые в больнице поселка Красногорск (Красногорский) Ташкентской области, где на реконструкцию было выделено 9 млрд сумов ($855 тыс.). Записи сделала старшая медсестра реанимации Бегматова Сайёра Эшимбаевна, которая уже не один год пытается обратить внимание властей на ситуацию в больнице. В одном из своих недавних видеообращений к президенту Мирзиёеву Бегматова также пожаловалась на нехватку лекарств, поставки препаратов с истекающим сроком годности, которые не доходят до пациентов, кумовство и коррупцию.
Сайёра работает в красногорской больнице 25 лет. Она согласилась рассказать «Фергане» подробнее про то, что запечатлено на видео.
— Давайте уточним, реконструкция больницы завершена?
— Да, она в 2019 году началась, уже завершена.
— То есть, 9 млрд сумов, выделенные на нее, потратили.
— Да. Раньше у каждого отделения больницы было свое здание. Одно – у хирургии, отдельные здания – у роддома, «инфекции», терапии и детского отделения. Сейчас одно здание реконструировали, и на первом этаже разместили детское отделение (три палаты), терапию, хирургию (две палаты), и реанимацию. Второй этаж – хирургия и роддом. Получается, например, женщина рожать будет – и хирургия, и терапия, и детское отделение всё это будут слушать.
«Инфекцию» оставили на месте. «Скорая»… я в ролике показывала, в каком она состоянии, там сарай. В реанимацию нам некуда занести ни аппарат дыхательный, ни кардиограмму поставить, там одна кровать и тумбочка поместится.
Сам ремонт некачественно сделали, но нам все равно сказали: «Переезжайте». Я говорю, давайте сначала сходим, посмотрим, мы пошли, посмотрели – там стены уже начали «отходить», трубы висят, чуть горячую воду запускают, с них течет, ржавчина. Раньше была канализация, теперь там открытые трубы, откуда все течет на землю, запах ужасный с утра. Я в ролике показала рабочий проект, который мне дали строители, занимавшиеся реконструкцией. Они мне сами сказали: «Что подвозили, тем мы и работали», и посоветовали показать этот проект прокуратуре, потому что он не соответствует тому, что получилось. В нем, например, указаны медные проволоки, а у нас они алюминиевые. Я в этом не разбираюсь, но строители сказали, что такого у них еще не было.
— Вы жаловались не только на реконструкцию, но и на старое оборудование и просроченные лекарства?
— Я все пишу, пишу (жалобы), потому что на своей шкуре все это прочувствовала. У меня тетка гипертонией болела, ночью ей было плохо, вызывала «Скорую» два раза, ей какие-то уколы фельдшер ставил. Я ее в реанимацию положила, на второй день прихожу, у нее рука гниет. Я бегу к фельдшеру, спрашиваю, что ты ей вколол, он молчит. На следующий день она умерла.
Спустя три-четыре дня поступает женщина с гипертонией, в предынсультном состоянии, у нас не было фуросемида и я побежала за ним на «Скорую». Они мне говорят, бери, я достаю, смотрю упаковку – у меня привычка такая, потому что у нас были случаи, когда на коробке написано фуросемид, а внутри другое лекарство – и вижу, что он просрочен. Говорю, что же вы делаете, а они отвечают: «Нам нечем работать». Я две ампулы сохранила.
Позже ко мне поступает еще один родственник — дядька (по папиной линии), так же в коридоре его приняли, у него инфаркт и инсульт, вызывают санавиацию из Ташкента, приезжает врач и говорит, извините, но в таких условиях он умрет. Я отвечаю, что же делать, куда его везти, он нетранспортабелен, и все, через два часа он умирает.
Дети к нам поступают… в одном ролике видно кислородную подушку. Каждые 40 минут нам привозят мужчину – он у нас и электрик, и сантехник, всё подряд. Он заправляет этот мешок, и медсестра сидит всю ночь, подает из этой подушки кислород.
Аппарат наш тоже показала (ИВЛ), с которым мы работали 20 с лишним лет.
Я это и в Минздрав отправляла, и в президентский аппарат, и на Youtube выставляла, реакции нет.
— Журналисты местные приезжали?
— Телеканал Узбекистан-24 сделал репортаж о том, что реконструкция закончилась, все работы сделаны, все нормально. Мне (ссылку на него) подруга из Ташкента прислала, говорит, Сайёр, ты пишешь одно, здесь говорят другое, конечно, им поверят, что все нормально у вас. Я в слезах, она приезжает, видит (как все есть на самом деле) и говорит, какой кошмар, как ты здесь работаешь, переезжай. А куда мне переезжать, у меня родители, братья-сестры здесь. Если я уеду, буду молчать, так и останутся другие умирать что ли? Я не хочу.
У нас врачи раньше делали так: принимали тяжелого пациента и вызывали санавиацию из Ташкента. Проводили с ташкентскими врачами консилиум и решали, что делать – оставлять здесь или везти в город, и мы спокойно их (пациентов) отправляли. А сейчас врачи по пять мест позанимали, у нас реаниматолог – он же в гинекологии, он же в платном отделении врач, он же в хирургии, если врача нет, он же заменяет терапевта, если тот уходит. Получается, за 8 часов он пять мест занимает. Как можно зарплату получить за пятерых в течение восьми часов? Вот это нужно проверить.
Или медсестра есть, она работает в рентгенкабинете, и ее же поставили диспетчером. Она и бегает с одного места на другое — толпа людей стоит, рентген ждет, она истории заполняет.
По бумагам мы одну зарплату получаем, на руки – другую. У нас бардак.
— В обращении вы говорили, что вам угрожают увольнением, можете подробнее рассказать об этом?
— Все началось в 2019 году, когда я в первый раз написала в Генпрокуратуру о том, что у меня не было лекарств: Энокселя (Эноксапарин натрия), парацетамола, либо были, но с истекшим сроком годности. Я не знала, что мне с ними делать – списать не имею права, но и давать больным тоже. В итоге мы (медсестры) бегали в аптеку и на свои деньги брали эти лекарства. У нас и сейчас в карманах свои лекарства для первой помощи.
Еще реконструкции не было, я все подробно написала, что у нас списывается и как, и что премии у нас получают только «верхи». Приехала комиссия из Ангрена. Им сказали, что половина из написанного — ложь, половина — провокация. Здесь все приказы уже подделали, я не смогла ничего доказать. Потом я дальше начала писать, поехала в Ташкент по инстанциям: в Генеральную прокуратуру, Минздрав.
Главврач с нашим юристом попытались меня уволить якобы из-за того, что я не сдала график с табелем, чего на самом деле не было, меня подставили. Но помогла юрист из ташкентского профсоюза, которая подтвердила, что я все сделала правильно.
Вот сегодня главврач ко мне заходит, говорит, вас переводят в другой район. Они постоянно так делают… кто-то им доносит, что я хожу, добиваюсь, и начинается: «Вас переводят в Паркент, вы этого хотите?».
— Во время пандемии COVID-19 вы получали дополнительные выплаты, средства защиты?
— Мы ничего не получали. Президент сказал, что надбавки положены Скорой помощи и инфекционному отделению (тем, кто непосредственно контактируют с больными COVID-19 – прим. ред.). Но дело в том, что у нас нет приемного отделения, и со «Скорой» тяжелых больных, в том числе с ковидом, привозили сразу в реанимацию. Вот в Ташкенте по «Скорой» человек поступает в приемное, откуда его определяют в отделение. В инфекционном отделении отдельная реанимация, в детском — отдельная. А у нас в поселке одна-единственная реанимация, и всех везут к нам.
Кому плохо, кто уже задыхается поступает, мы ему первую помощь оказываем. Сначала у нас не было костюмов, у нас даже масок и перчаток не было. Мы сами покупали. У нас все девочки переболели ковидом, но никакой помощи не было.
— Сейчас такая же ситуация?
— Сейчас у главной медсестры лежат костюмы в кабинете. Там 100 штук, а она не раздает, нет же ковида. Как нет?! Вот мы по пачке масок купили сегодня. Вчера нам дали 15 пар перчаток. Каждая смена по 4 человека, за ночь и за день – 8 человек. За два дня этих перчаток уже нет.
Видеообращение к президенту Сайёра Бегматова записала еще полтора месяца назад, но реакции на него, как и на предыдущие ее жалобы, не последовало.
«Шавкат Миромонович. Я вас очень прошу, мы уже устали работать. Мы вынуждены к вам обратиться с такими несерьезными, как считает хоким, главврач, обращениями. Если вы нас поймете, пожалуйста, примите меры в рамках закона. Я вынуждена к вам обратиться еще и еще раз. Если надо, мы приедем к вам, будем просить, стоя на коленях. Спасибо», — так заканчивается это видеообращение.
Тема здравоохранения до сих пор остается чувствительной в Узбекистане. Информация о ней поступает главным образом из официальных источников. О проблемах на местах медицинские работники говорят неохотно. Контроль за тем, что можно говорить, а что нет, усилился, когда в Уголовный кодекс республики ввели новые меры, запрещающие распространение ложной информации о пандемии COVID-19 и других инфекционных заболеваниях. Однако власти вряд ли смогут что-то кардинально изменить в здравоохранении, если не будут прислушиваться к заинтересованным сторонам – пациентам и всем тем, кто работает в данной сфере. Особенно к тем, кто не боится делать это открыто.
Leave a Reply